Биография: 4 напитка Чарльза Буковски
Генри Чинаски, также известный как Чарльз Буковски, – вошел в бар. Напоминает начало бородатого анекдота? Но представьте, что вы уже сидите за барной стойкой и решили подслушать разговор старого американского писателя с молодым молчаливым барменом. Что расскажет уставший от жизни и читателей автор, что беспокоит его на самом деле? А главное – в чем ошибались люди, когда смотрели на сутулого здоровяка, который был одним из самых сентиментальных американских поэтов того времени?
Всё началось с ошибки. Вам не нужны факты – вы хотите услышать всякое дерьмо. Всегда знал, что придет такая пора. Разные люди маршируют в мою сторону с камерой и мне всегда хотелось разбить эти камеры и засунуть им в задницы. Знаешь, юные блондиночки с тугими дырочками появились в моей жизни слишком поздно. Толпы поклонников появились слишком поздно. Хороший алкоголь, большие дома и дорогие машины – появились слишком поздно. А нет ничего хуже, чем «слишком поздно». Принеси мне пива.
ПИВО
Когда я пишу – я герой своего дерьма. Всё это находится внутри. Человек не становится писателем, просто в какой-то момент он думает, что стал им. Я это понял в детстве, в перерывах между порками отца. Я взял блокнот, взял карандаш и просто начал писать писать писать писать. Это первый раз, когда механизм проявил себя. Сидеть и писать казалось очень простым и приятным занятием. И до сих пор остается таким. Мой первый рассказ об одноруком человеке, который сбрасывал бомбы на людей… Господи, когда мой отец его нашел, то вырвал листы из блокнота и выбросил их в урну.
И если я не мог написать хоть что-нибудь за целый день, то это повергало меня в ужас. В лучшие времена я писал по 5-6 рассказов в неделю, отправлял их в десятки разных изданий. Эти проходимцы не брали мои рассказы, не отвечали на письма, и я просто терял оригиналы своих работ. Одной ночью я лежал в постели и сказал: «Брошу все к черту!». А другой голос во мне сказал: «Не бросай. Сохрани крохотный уголек, искру, и никогда не отдавай им её. Пока она у тебя есть – ты вновь сможешь разжечь огромный костер».
Даже когда я работал в магазине женской одежды и начальство заставляло меня оставаться допоздна – я берег эту искру, повторял себе: «Я не брошу, я не позволю им убить себя». Меня постоянно звали в офис, где сидели двое типов и курили сигары. Они смеялись надо мной, ведь я всего лишь раб, мальчик на побегушках. Идти домой очень далеко. Помню замерзшие деревья – была зима, Сент-Луис. Хозяйка отеля подсунула мне письма под дверь. Я открыл одно из них, а там написано: “Мы покупаем ваш рассказ”. Оооооох. Огонь, который я так берег, получил свой шанс. Но самое забавное в том, что они взяли плохой рассказ.
«Король мелких журналов», так они меня называли. Я рассылал тексты сотнями, пока безумец Джон Мартин не поверил в меня, и не вложил все свои деньги в печать. Он спросил:
– Хэнк, сколько тебе нужно денег в месяц?
– 19 долларов на еду, 80 на квартиру, 15 на ребенка, 4 на сигареты.
– Хэнк, я буду платить тебе 100 долларов в месяц до конца жизни, но брось работу и пиши.
От страха я написал ему роман за 3 или 4 недели. Романы продаются лучше, чем стихи.
Хотя пока я пил в 60-ые, то написал больше стихов, чем любой человек на этой проклятой планете. Рассылал тысячи стихов, не оставляя копий. Я был очень трудолюбивым поэтом, знаешь. Поэзия – особенная форма диалога. Я не умер, когда должен был умереть, и мне казалось, что я бесплатно получил дополнительную жизнь. И эту жизнь я посвятил поэзии, проза куда-то подевалась.
Вы получаете мою душу, а я – ваши деньги.
Будто восставший из мертвых, который начал молодеть. Мне нужна была эта форма.
Мне нужно было прокричаться.
Прокричаться так, как на выступлении в City Lights, куда меня привез чудак Лоренс Ферлингетти. Я отравился дешевым итальянским вином, и все спрашивал, есть ли на сцене ведерко, чтобы проблеваться. Я нервничал, было немного страшно. Когда нервничаешь, то лучше читаешь, как перед боем. У самой сцены меня все-таки стошнило. Я вышел на ватных ногах и увидел, что в зале происходит второе пришествие Христа. Сидит человек 700, и все кричат: «Возьми меня, Хэнк!». Я ответил, доставая пиво из холодильника: «А я вас знаю? Но ещё одно пиво – и я возьму вас всех!».
Начинаю читать стишок и слышу голос человека, который пытается меня перебить. Я сказал, что подойду к нему и надеру его задницу. Вышвырну его из этого проклятого зала. Так что осторожнее, дружище, я порву тебя как суку.
Простите, вы получаете мою душу, а я – ваши деньги.
А ну, сделай мне «котельщика». Господи, малыш, просто налей стопку бурбона в пиво.
КОТЕЛЬЩИК: бокал пива и стопка бурбона
Не дай умереть своей мечте, когда опрокидываешь стопку в баре. Выпивка – как симфония или как классическая песня, а не балласт. Алкоголь помогает взмыть в небо, когда тебе больно. Мир по-прежнему где-то рядом, но хотя бы не держит тебя за горло.
Оооох. Бурбон тепло зашел. Хорошо. Плесни теперь итальянского красного.
ВИНО
Раньше думал, что слишком уродлив для женщин. Но женщины очень сильные. Если ты дашь им что-нибудь хорошее, знаешь, свои чувства – им будет все равно. У тебя может быть одна рука, один глаз, оторван нос, но они полюбят тебя.
Все женщины разные. Они кажутся сочетанием лучшего и худшего — волшебного и ужасного.
В первый раз я пощупал бабу, когда мне было 24. Это была огромная 300 футовая шлюха. Ну, я был некрасивым бродягой без денег. Даже на школьном балу не был, всегда оставался изгоем. Мы встретились в баре. Крупная, зато женщина. Я пьян, она пьяна. Мне показалось, что понравился ей. Ну так какого черта, чего стесняться? Поднялись ко мне в номер, и я так работал над ней. И работал, и работал, хотелось показать, что я мужчина. Тааааак старался над ней, господи – подумал, если это секс, то вышла какая-то лажа. Вот об этом все говорят в школах, в раздевалках, туалетах?
Не знаю, удалось ли мне показать, что я мужчина. Проснулся: мы лежим вдвоем, она храпит на спине. Смотрю на этого огромного зверя, который лежит рядом. Мы сломали две ножки кровати, и та теперь стоит как горка. Схватил штаны, а там нет бумажника. Я разбудил её и начал кричать: “Где, блять, мой бумажник, галимая сука, верни бумажник! Ты унесла его наверх, блядь несчастная!” и прогнал её. Нашел бумажник под кроватью, когда привязывал ножки, и мне стало невыносимо стыдно. «Ах она бедная», думал я. Может она и невесть что, но я ведь оклеветал её. Спустился в бар, где познакомился с ней, а она уже все рассказала бармену. Тот сказал: «Мы не можем тебя обслужить». Пришлось развернуться и уйти.
Когда смотришь на женские ноги, что-то в них заставляет тебя мечтать.
Ох, а в конце 40-ых я встретил Джейн. Старше меня на десять лет. У неё была толстая задница, было приятно прислониться. Прекрасные ноги, высокие каблучки – она сидела, скрестив ноги и говорила о всяком дерьме. Красивые ноги невозможно забыть, даже если видел их раз или два в жизни. Ведь там, наверху, должно быть нечто совершенно восхитительное. Когда смотришь на женские ноги, что-то в них заставляет тебя мечтать. Всегда воображаешь нечто волшебное, когда смотришь на женщину.
Дикие деньки. Мы были постоянно пьяны, нас вечно отовсюду гнали – война без конца. Но оставалась какая-то живость, потому что было плевать на все. Казалось, что у меня есть что-то. А у меня была куча неприятностей.
Потом появилась Барбара, с которой мы долго переписывались. Написал ей, что у меня лицо истерзанного льва, что я боюсь своего уродства. Она ответила: «Мы оба – раненые люди». Сразу поехали в Лас-Вегас и женились. Ох, господи, пробыли вместе два с половиной года. Она пыталась ездить на мне, пыталась помыкать мной из-за своего богатства.
Меня всегда использовали, потому что я хороший парень. Женщины, при встрече со мной, говорили: «Я буду использовать этого сукина сына, буду вечно подталкивать его к чему-то, с ним это легко пройдет». Так оно и было. Но, знаешь, меня это все начало злить. То, что мной помыкают. Да, просто помыкают. Почему я позволил этому случиться? Потому что у меня доброе сердце, я всегда готов дать человеку шанс. Они думают, что у меня кишка тонка, что я жить без них не смогу. С еврейским адвокатом их жопы вылетят из моего дома быстрее пробки из бутылки шампанского. Если я живу с женщиной, а она – со мной, то она не должна ходить к другим мужикам. И точка.
Ох, жестока со мной, ну почему ты так жестока со мной? У тебя есть Билли Холидей? Поставь «Mean to Me». Да. Люблю эту песню. Хочу, чтобы в доме жила счастливая женщина, которая будет мне петь.
После выхода «Женщин» мне писали море писем, умоляя о встрече. А книга ведь была об этом печальном и неправильном опыте. Однажды за ночь я занимался сексом с шестью разными женщинами подряд. Думал, что это круто, но нет – я просто наверстывал собственное прошлое. Стало стыдно и я прекратил – из этого получилась история. Те, кто меня читал, знают, что в процентном соотношении – к мужчинам я отношусь ещё хуже. Это биографичные истории об ошибках в хаотичном мире.
Они говорили, что для меня женщины только сексуальный объект?
Прекратите, господи, вы прочли мою книгу – и поняли только это? Да чем у вас голова забита, больные ублюдки, вы даже не заметили момента, когда я плачу в постели. Где слезы катятся по моему лицу, потому что сразу две женщины пригласили меня на день благодарения, и я не знал, к кому пойти. Там много моментов, где я был полным говнюком, но нет, я ведь не просто прыгал в койку, трахал их и уходил – я не такой крутыш.
Любовь – это адская гончая; в ней есть агония, и приносит с собой ещё. Любовь – не синоним «сексуальности». Любовь – это просто туман, который рассеивается с первым лучом реальности.
Линда, ох Линда. Кажется, с этими стопками и бокалами я опускаюсь все ниже и ниже по наклонной жизни. Но какой момент может стать более подходящим? Налей мне виски, человек с белым фартуком, я расскажу тебе самую важную часть.
ВИСКИ
Не пытайся.
Какое-то время, после переезда в Америку, мой отец развозил молоко. Работал много, денег не водилось, но наконец-то появился маленький светлый домик. 21\22 по Лонгвуд-Авеню. Дом ужасов. Дом агонии, где мне чуть не пришел конец. Мое детство – история Ужасов. С заглавной буквы “У”. Почему? Вас когда-нибудь пороли ремнем для правки бритвы? Трижды в неделю. С шести лет и до 11. Знаете сколько это порок?
Меня порол отец. Это очень хорошая литературная школа. Пока меня пороли – я научился писать. В чем связь? В том, что когда из тебя выбивают дерьмо настолько долго, долго, долго, то у тебя появляется желание сказать всё, что на самом деле имеешь ввиду. Выбивают все притворство. Отец стал настоящим учителем литературы, он научил боли. Боли без какой-либо причины.
«Снимай штаны и трусы», говорил он. Не помню, сколько плетей он отвешивал – 8, 10, 12, 14. Бил сильно. Конечно, крика не сдержать, особенно если тебе лет 8, но когда мне исполнилось 12 – я крикнул в последний раз. Его, наверное, это испугало, потому что он прекратил меня пороть.
Моя мать, немка, считала, что если отец бьет, то он прав. Время от времени так и было, но не остальные 86% случаев. Он был гавнюком и трусом, и его кровь во мне. Иногда я чувствую, что это просыпается во мне, когда я спорю с женщиной. Внутри так паршиво, говено, потому что я несправедлив.
Хочу освободиться от этой ужасной истории, а для этого нужно написать об этом. И её будет писать сложнее, чем все остальные. Для меня это станет настоящим катарсисом. Потребовалось много лет, чтобы я дошел до точки, с которой смогу говорить об этом, писать об этом, вспоминать весь тот ужас.
Сын своего отца – Генри «Хэнк» Чинаски, который всю жизнь пытался отречься от зова крови. Потому на моей могиле напишут «Не пытайся». От себя не убежишь.
Честно, парень, не пытайся.