12 мыслей Светланы Алексиевич
В 90-е люди хотели не свободы, они хотели лучшей жизни. О свободе все говорили, но никто толком не знал, что это и не был к ней готов.
Я не люблю слово “совок”, не люблю, когда о советской эпохе говорят в пренебрежительном тоне. Чем серьезнее вы работаете, тем более сложной представляется проблема. Для меня уже не Советский союз исчадие ада, а скорее человеческая природа – исчадие ада.
Вступление к книге “Время сэконд-хенд” я назвала “Записки соучастника”. Потому что я тоже часть той эпохи, с ее суевериями и заблуждениями, от которых пришлось долго и с трудом освобождаться. Возможно, именно поэтому люди, с которыми приходилось говорить, были искренни со мной.
Мой отец умер почти в 90 лет, и до последнего дня был коммунистом. В 19 лет он ушел на фронт с факультета журналистики, в 20 – вступил в коммунистическую партию под Сталинградом, и до конца жизни верил в идеалы коммунизма. Когда я приехала из Афганистана и сказала “папа, мы убийцы” – у него не было аргументов, он просто заплакал.
Я встречала много искренних хороших людей даже среди секретарей райкомов. Мне кажется, к ним нужно относиться, как к трагическим героям, которых увлекла за собой красивая идея. Даже когда я читала письма Дзержинского или Коллонтай – это были прекрасные письма, пронизанные идеей о рае на земле.
Сегодня коммунизм вовсе не мертв.
Сегодня коммунизм вовсе не мертв. Во французских университетах со мной часто спорили молодые троцкисты: вы, мол, поняли коммунизм неправильно, а мы сделаем все иначе. Да и в российской глубинке молодые ребята очень много читают, говорят, спорят на эту тему. Поколению шестидесятников часто не понять, как у их детей снова могут стоять на полке Маркс и Энгельс.
Свобода – это долгий путь. Как говорил Достоевский, всегда найдутся русские мальчики, которые сидя в трактире будут мечтать о мировой революции. Россия – заложник того, что ей всегда нужна сверхидея: империя, мировая революция, русский мир.
Мы не только не закончили декоммунизацию власти, но и не отрефлексировали свое прошлое. Я видела, как активно рефлексия идет в Германии. В нашем обществе ничего подобного не произошло. Пара общих фраз от политиков и церкви – не в счет.
Чернобыль – событие вселенского масштаба, когда люди по сути впервые осознали, что могут сами себя уничтожить. Это не расплата СССР за преступления режима, это расплата всего человечества за преступления перед природой. За то, что почувствовали себя хозяевами на этой земле.
Нужно обдумывать, рефлексировать, а не просто ругать и проклинать.
Нужно обдумывать, рефлексировать, а не просто ругать и проклинать. В особенности задача писателя, журналиста – делать свою работу честно и сеять добро, а не ненависть.
Красивее всего люди говорят, когда находятся вблизи любви или смерти. Это два состояния, когда человек будто бы поднимается на цыпочках и становится выше себя обычного.
Сегодня я о войне больше писать не могу. Не могу так отчаянно, как когда-то поехать в зону боевых действий, заходить в госпитали, видеть кровь и страдания, общаться с людьми. Я уже очень легко плачу, а книги нельзя писать, когда ты плачешь. Поэтому я пишу о старости и о любви.
