Не лидер мнений: lifestyle врача-анестезиолога
Анестезия – космическая дисциплина, которую мало кто понимает. Люди думают, что ты намешал лекарств и сидишь, листаешь газету. Был профессиональный анекдот: «Хирургу нужно, чтобы больной спал и не шевелился. Больному нужно не чувствовать боли. Анестезиологу нужно, чтобы больной выжил». Иногда мы и сами не совсем понимаем, чем занимаемся. Есть один препарат, в инструкции к которому написано: «Механизм действия не имеет должного объяснения». Вводишь его – человек спит, не вводишь – не спит. А почему? Черт его знает.
Никто не знал, на что он идет, когда становился врачом. Когда мне было 17 лет, я думал, что все будет совершенно иначе. Но потом втянулся, конечно. Прежде всего потому, что это интересно. Ты можешь то, чего не сможет никто другой. К тебе обращаются за советом. Интересная, сложная, высокоинтеллектуальная работа.
Каждый день вижу, как страдают и умирают люди. Меняется отношение ко всему. Формируется достаточно специфическое чувство юмора. Отчужденность и отстраненность становятся нормой, ведь нужно за чем-то прятаться. Умирать с каждым больным невозможно, иначе иссякнет желание работать и помогать кому-либо. Очень сильно меняется отношение к людям, как ни стараешься отстраниться – все равно влезаешь в это. Я и раньше не был филантропом, но некоторые моменты убивают веру в человечность и что-то святое.
Плановая анестезия – это кормушка, в которой все строго поделено. Меня к ней редко подпускают. За последние два месяца у меня было только две плановые анестезии. Смотрел «Рика и Морти»? Это теперь мой новый девиз: «День прошел – в кармане доллар. Разве я не крут, жучара?»
Когда привозят человека с топором в голове, никто не будет спрашивать, есть ли у него деньги. Можно поговорить с его родственниками, объяснить, что никто никому ничего не должен, но если есть возможность – можете отблагодарить. В целом, конечно, вся медицина бесплатная, но бесплатная медицина подразумевает бесплатную работу, а зарплаты у врачей низкие. В интенсивной терапии ни с кого денег не берут, но если в бюджете нет лекарств, то взять их неоткуда – нигде, кроме как от родственников.
Лекарств никогда не хватает. У нас крупная больница, которую хорошо снабжают, но больные бывают разными. Есть пациенты, которым нужна специфическая терапия, которой в бюджете нет вообще и стоит она очень дорого. А люди, которые занимаются медицинскими реформами, не понимают, что они делают. Никогда не работали в практическом здравоохранении и не понимают реальных проблем. В лучшем случае это делают по скудоумию, в худшем, что более вероятно, пилят деньги под эти реформы.
Большинство смертей в отделении реанимации предсказуемы. Принимая больного и наблюдая за ним, можно сразу сказать, кого получится вылечить, а кого нет. Когда они умирают – в этом нет ничего удивительного или страшного, стоит думать, что он перестал финансово и морально напрягать родственников. Другое дело, когда умирают люди, которые умереть не должны. Это очень неприятно, и неприятно говорить с их родственниками. Мертвому человеку не больно и не страшно, но выйти и сказать это живым родственникам – тяжело. В особенности если у человека был шанс выжить.
Отсутствие трупного донорства является большой проблемой. Это сильно тормозит развитие медицины. В Украине нет практики, когда у погибшего в ДТП, например, могут с разрешения близких взять нормальный орган на пересадку другому человеку, который в этом органе нуждается. Люди стоят в листах ожидания на органы много лет.
Я вижу, как умирают неизлечимые больные – ужасающее зрелище. Разница в том, что как врач я смогу однозначно понять, когда проиграю. Никто не переубедит меня, что какое-то суперэкспериментальное лечение поможет. Если осознаю, что проиграл – покончу с собой.
Есть категория людей, которые вызывают скорую помощь с целью отобрать коробку с наркотиками. У меня их отобрать не так просто, но я решил, что с большим количеством людей драться не стану – не так мне эта коробка с морфием дорога.
Я пробовал ГОМК – оксибутират натрия. Не сказать, что получил большое удовольствие – легкое опьянение, голова болела. Наркомания – это не болезнь, а преступление. А когда сидишь на большой коробке с наркотиками, можно просто не остановиться, потому ни к чему хорошему это не приведет. А у нас в аптечках и морфий, и промедол, фентанил, кетамин.
Срезать одну ампулу наркотического препарата можно: списать на кого-то, не обезболить пациента в реанимации. В анестезиологии еще проще – там огромное количество лекарств расходуется. Но одной ампулой сыт не будешь, а окружающие все равно заметят – врачи ведь неглупые люди. Я наркоманов вижу за километр.
В процессе работы нет времени на моральные терзания и сомнения. Пациенты ведь не по одному приходят, как в поликлинике, – их лежит человек 10–15. Каждый справляется со стрессом по-разному: кто пьет, кто употребляет наркотики, среди врачей интенсивной терапии есть процент наркоманов и токсикоманов. Наркотики лежат под рукой, бери, пожалуйста.
Торговать наркотиками из больницы не получится – слишком много людей должны быть в это вовлечены. Если делить выручку на всех, то много не заработаешь. Система такая: назначается наркотический препарат, на него пишется обоснование, где подписывается врач и медсестра, все это вносится в отдельный бланк и три журнала. В скорой еще и заведующий лично подписывает каждую карточку, когда было использовано вещество.
Я положительно отношусь к легализации марихуаны. Ее можно использовать в медицинских целях, например в лечении болезни Паркинсона.
Невозможно все предугадать: болезней великое множество, их комбинаций – еще больше. Бывают случаи, когда принимаешь решение, а оно оказывается неправильным. Есть небольшой процент случаев (но он есть), когда больных откровенно херят из-за халатности.
Девиз интенсивной медицины: «Управляя – защищай». Больные, которых я лечу, абсолютно беззащитны – они не могут дышать самостоятельно и не скажут, когда им больно. Потому за ними требуется постоянный уход. Если к больному на искусственной вентиляции легких не подходить целую ночь – аппаратная трубка забьется соплями, и он умрет.
Как говорят американцы, «оказанная услуга ничего не стоит». Все начинается с оплаты труда – официально я получаю 5 тысяч гривен, при том что работаю очень много. А ходить и выжидать, пока кто-нибудь даст какую-то копеечку, ужасно.
Я не поддерживаю, когда кто-то требует с больных деньги, но отказываюсь ли я от денег, когда их мне предлагают? Нет. Благо я не голодаю, и мне удается сохранять какие-то моральные принципы. Я не беру денег с пенсионеров, онкобольных и умирающих.
Имеет смысл давать деньги медсестрам – они очень мало зарабатывают. Если отрабатывать только зарплату, то лишних пациентов придется подушками душить.
Мы боремся с человеческой глупостью, но она непобедима. Как Эйнштейн говорил? «Есть две бесконечные вещи: вселенная и человеческая глупость, и насчет первой я не уверен». И если я хотел бы о чем-то попросить людей, то не быть тупыми.
фото: София Лапсарь