“Современное искусство – это простейший язык!” Художник Роман Михайлов о страхе, клопах и мнимой элитарности
9 ноября в галерее “Лавра” открылась выставка Романа Михайлова “Страх”. Мы поговорили с художником и, в отличие от автора книги “Почему пятилетнему ребенку не под силу сделать подобное” Сюзи Ходж, мы таки выяснили, в чем заключается сложность создания актуального искусства. В процессе к нам присоединился куратор проекта Константин Дорошенко и рассказал, как подъезд стал фобией поколения 90-х.
О чем этот проект?
Роман Михайлов: В своих проектах я всегда говорю о человеке и о том, как он соприкасается с окружающим миром. Для меня всегда важна фигура человека. Если взять предыдущие работы, “Ожог” например, то это тоже про телесность, про отпечаток как травму. Укус насекомого – тоже травма. Мне интересно то, как травма меняет человека, то, с чем в течение жизни человек соприкасается, и как это влияет на его формирование. Эти работы – не абстрактный полет фантазии художника, нет. Это продуманные серьезные темы, но сделаны они таким образом, чтобы не было прямолинейности.
Как родилась идея?
Р.М.: Изначально появилась работа “Побег от шмеля”, но ее здесь нет. Она абсолютно уникальная и осталась вне этой суеты. Здесь есть две работы с таким же названием, они похожи по композиции. С этого был начат разговор о страхах, где шмель как символ навязчивой идеи. Он первый появился и с этой точки разрослась целая серия. Человек в этих работах также изображен условно, абсолютно бестелесный. Я противник портретного сходства. Здесь все изображения комиксные, мультяшные. Если бы здесь была фотография человека, например, то ты бы видела определенного человека с его историей. Моя цель – чтобы зритель улавливал только ощущения, а не конкретный образ.
Почему на изображениях только мужчины?
Р.М.: Там есть одна женщина на розовом фоне. У нее очень женское лицо, называется “Убегающая”. Это про слабость – она убегает от кого-то, а не догоняет. Но вообще все в основном мужчины с ярко выраженными половыми признаками, потому что это автопортрет в некой степени. Я ведь изображаю ситуации, которые знаю. Конечно, это не автобиографическое повествование, скорее подсознательные образы.
Хотя картина “Клопы” выросла из конкретной истории. Меня однажды в гостинице во Вроцлаве клопы покусали. Причем гостиница всего три месяца работала, все новое, даже ручки еще не разработаны. Я приехал во Вроцлав и выпил рюмку водки, а до этого год не употреблял алкоголь. Утром просыпаюсь – весь чешусь. Нашел в интернете симптомы и поставил сам себе диагноз – аллергия на водку. Начал пить таблетки, а потом нашел клопов в номере, но поляки отморозились. “Пана покусали, пана покусали” – и все!
Какие у тебя есть страхи?
Р.М.: Мертвого человека боюсь найти в лесу, но я понимаю, что это паранойя. Но здесь есть еще фотографии, и вот на них настоящие страхи.
Я все снимал на пленку. Здесь есть мой друг сумасшедший, который живет на районе – такой источник страха перед сумасшествием. Камеры слежения, люди в балаклавах, поезд, снятый с очень близкого расстояния, когда меня чуть фура не сбила, вот мастерская в момент какого-то пиздеца. Все это код моего страха.
Еще меня пугает все постсоветское, особенно эти подъезды. Оттуда все время хочется уйти. На фотографиях изображено то, на что я смотрел, создавая эти работы. Здесь мой подъезд, в котором я живу. Казалось бы, вроде зеленый успокаивающий цвет, но на самом деле это пугает. А вот моя мастерская в гараже. Мне смешно, когда думаю, что сделал эти работы в гараже 15 квадратных метров, а выставляю в гараже 800 квадратных метров (при СССР на месте галереи “Лавра” размещался правительственный гараж).
Вообще, в последнее время появляются новые фобии. Например, сейчас участились теракты с грузовой техникой. Раньше не обращали внимание на стоящий рядом бульдозер, а теперь это автоматически вызывает опасения.
Страх – это не всегда только деструктивная эмоция. Иногда он вынуждает преодолевать и развиваться.
Р.М.: Да. Сейчас страх исследуют, учатся с ним работать. Но мне как художнику больше интересны зарождение испуга и последствия, а не лечение и диагностика.
Ты учился на живописном факультете, но практически не работаешь в этой технике.
Р.М.: Да, это мой первый живописный проект. Тоже такой личный страх. Я не писал три года – схожу с ума от этого процесса, для меня это тяжело психологически. Такие страшные ломки от недовольства результатом у меня только с живописью. Здесь есть работы, которые переписывались по 10 раз. Когда делаешь инсталляцию, то результат удовлетворяет сразу или четче понимаешь, что ты хочешь. В общем, тут все по-другому.
В этих работах тоже есть элементы живописной школы соцреализма: широкая кисть, пастозность. Школа, преемственность – это важно. Мне хотелось, чтобы в этих работах была живописная ценность.
Константин Дорошенко: Да, это манера a la prima. В советское время очень удобно было: нарисовал политбюро, а тут Берию уволили, нужно замазать.
Р.М.: Для меня картина как дубль в кино. Я делаю фон, рисую, если понимаю, что не получилось, закрашиваю и переделываю до тех пор, пока не увижу, что “дубль” удачный.
К.Д.: И такое количество слоев краски на фоне очень хорошо передает эффект наших подъездов, где все время подкрашивают отвалившиеся куски краски, и там такая же цветовая гамма фантастическая получается. Но все же это не просто имитация подъездов – это было бы просто скучно, здесь есть и смысловая многослойность. Очевидно, что предполагается и пейзаж, который перекликается с подъездом. Во время открытия выставки Дима Терешков и еще несколько человек, которые выросли в 90-е, рассказали, что для них нет ничего страшнее, чем эти советские подъезды. Отдельная фобия, которая сформировалась в этот период расцвета бандитизма. Совершенно разные люди вспомнили, как они в ужасе старались как можно быстрее проскочить парадное.
Р.М: И вот мы видим это каждый день, и это все влияет на наше сознание.
Все работы динамичные и тревожные по настроению. Многих зрителей это отталкивает, даже если у них есть желание приобщиться к совриску.
Р.М.: Это такой момент, который меня очень сильно расстраивает – то, что у нас все время унижают аудиторию и сразу ставят клеймо, что они ничего не понимают. Я и сам иногда такой. Вот один парень недавно сказал мне: “Какая крутая работа! Я бы у себя повесил над кроватью!” Меня это удивило. То есть у меня на подсознании заложена мысль, что люди не готовы с этим жить.
Современное искусство выведено в разряд элитарного. Я считаю, что такое разделение абсолютно искусственно. Ведь современное искусство всегда затрагивает темы простых людей. Даже сами художники – они откуда? То есть тема “богатые тоже плачут” никого не затрагивает, кроме Дэмиена Херста с его черепом.
Существует разделение между людьми и, например, PinchukArtCentre. Люди идут туда уже напряженными, с агрессией, с настроем, что они ничего не поймут. Нет же, это элементарно понять каждому. Современное искусство – это простейший язык! Он тем и хорош, что его легко считывать, если знать всего лишь несколько кодов.
Но это не отменяет того, что большая часть актуальных художников создают работы, вызывающие дискомфорт. Проживая свои будни, зритель не хочет погружаться еще и в чужие боль и страдания.
Р.М.: Искусство же не несет развлекательную функцию. Хотя я наблюдал одну ситуацию в Эрмитаже. В зал с портретами Екатерины и ее любовников зашел папа с дочкой со словами: “Ну шо? Любуйся!” И я понимаю, что девочка уже никогда и ни за что не пойдет в музей, потому что ей сразу станет скучно, она устанет. Нужно начинать с определенных произведений. Есть яркие, интересные и красивые примеры современного искусства, с которых можно начинать. На самом деле, людей, которые понимают и готовы взаимодействовать с современным искусством, гораздо больше, чем кажется.
