Сказки мне будешь рассказывать: почему “Сказка сказок” озадачивает
Владислав Недогибченко посмотрел “Сказку сказок” и пытается понять, зачем Маттео Гарроне включил режим “італійського поетичного”.
“Сказка сказок” похожа на средневековую гравюру. Здесь в одном и том же пространстве встречаются все, кого рисует буйное воображение: король, подружившийся с блохой, королева-мать со всеми вытекающими, танцующие карлики, альбиносы в лабиринтах, уродцы-великаны, грязные ведьмообразные старухи, похотливый принц и голая женщина с рыжими волосами до земли, лежащая в лесу.
За все это Маттео Гарроне не очень удобно ругать – все же старался человек, втирался так долго в доверие кинообщественности, очевидно вынашивал такую фантасмагорию за 12 миллионов евро долгие годы, и вот, наконец, смог реализовать.
Беда “Сказки” в том, что стремится не столько к зрителю, сколько в выставочные залы какой-нибудь галереи Уффици. Об этом нас даже предусмотрительно предупреждает титр “Фильм признан культурным достоянием Италии”.
Внезапно дядюшка Маттео включает одновременно и Гринуэя, и Люиса Кэрролла, и Терри Гильяма, и немножечко Пазолини, и даже девочку-фанатку “Маленького принца”. А зачем – не совсем понятно.
Режиссер, чьим самым успешным методом был гиперреализм (вроде бескомпромиссной “Гоморры” о современной неаполитанской мафии), вдруг с головой уходит в “італійське поетичне”.
“Сказка сказок” – это сон визуала, а вы, мол, трактуйте, если хотите. При этом, сон, поставленный очень старательно, и разыгранный всем светом мирового кинематографа. Гарроне вроде и не мучает зрителя совсем уж необъяснимым артхаусом, но при этом оставляет ощущение, что все происходящее – это форма ради формы и настроенческий каприз.
Затея выстроить сложнопостановочный оммаж сказкам Джамбаттиста Базиле (читай – и братьям Гримм, и Шарлю Перро) только ради того, чтобы Сальма Хайек красиво ела сердце в белой комнате – порыв, конечно, благородный. Но мы бы ее любили и без этого.
