Спецпроєкти

“Я хотела отдать ему всю себя, а он…” Колонка Жюли Реше


Вариации выведенной в название фразы — частый лейтмотив жалоб обращающихся за психотерапевтической помощью, он не чужд людям любого пола и возраста. Попробуем проследить истоки мышления, обуславливающего возможность таких жалоб.

Для западной культуры было довольно привычным рассматривать человека как сущностно эгоистичное существо. Казалось, его возможно извлечь из общества, исследовав в отдельности от других — и обнаруженное в результате и будет истинной о нем.

Например, Макиавелли был убежден, что человек, будучи эгоистическим существом, во всех своих поступках руководствуется лишь собственной выгодой. Он полагал, что социальное измерение для человека вторично и поэтому “люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества”.

Такое представление о человеке — отголосок теологической христианской перспективы, предполагающей наличие в человеке индивидуальной и неизменной души. Эта перспектива все еще находится в основе нашего сегодняшнего интуитивного мышления о человеке и часто успешно промоутируется поп-психологией. Когда мы записываемся на тренинг под названием “Путь к себе”, мы почти принимаем христианство.

Теологическая перспектива упускает из виду тот очевидный факт, что человек — родом из детства. В соответствии с этой перспективой человечество начинается с сотворения взрослого Адама, лишь затем он дополняется Евой. Теологическая перспектива в качестве наивысшей добродетели рассматривает способность любить других, которая должна возникнуть в человеке в результате его усилий по преодолению своей эгоистичной природы.

На смену теологической перспективы приходит осознание человека как сущностно социального существа. Миф о человеке как об изначально индивидуализированном эгоисте безвозвратно отходит в прошлое.

С точки зрения теологической перспективы, близость было релевантно рассматривалась как состояние приходящее на смену изначальному состоянию индивидуализированности. Считалось, что, идя на близость, человек либо жертвует своими базовыми эгоистическими интересами, либо руководствуется своей эгоистической потребностью удовлетворения сексуального инстинкта. Оба варианта предполагали, что обособленность — более естественное состояние для человека. С точки зрения рассмотрения человека как социального существа — все наоборот.

Первичное и более естественное состояние — слитность с другими. Новорожденный ребенок продолжает функционировать как единый механизм с теми, кто о нём заботится. Если бы этот слитный механизм не работал, то есть ребенок был бы лишен опеки, он не смог бы выжить. Обостренная потребность человека в другом связана с его эволюционной особенностью, из-за того, что человек рождается с несформированным мозгом, он намного дольше, чем другие млекопитающие, нуждается в опеке.

Плач ребенка, в отличие от распространенного мнения, является не так попыткой ребенка манипулировать взрослыми (это лишь заданный ретроспективно смысл плача), как скорее реакцией на разрыв с опекуном — говоря метафорически, ребенок оплакивает сам факт того, что он больше не в утробе матери и в их слитность был введен разрыв. Это опекун реагирует на плач ребенка как на призыв о помощи.

Здесь речь идет не только об отсутствии эгоистических потребностей у ребёнка, но и вообще об изначальном отсутствии осознания себя как отдельного человека, обладающего какими-либо потребностями.

Первичное состояние острой потребности в другом никогда не заканчивается. Мы никогда не становимся полностью обособленными от других и не можем полностью искоренить нашу базовую потребность в близости. В любом возрасте человек острее реагирует на социальную боль, являющуюся реакцией на смерть другого или на изоляцию от других, чем на физическую боль. Исследования современного нейробиолога Мэтью Либермана подтверждают, что Макиавелли неправильно расставил приоритеты — боль от утраты близкого человека для нас более травматична, чем потеря имущества.

Романтическая близость скорее восполняет нашу базовую неистребимую потребность в опекуне, а не основана, как полагал Фрейд, на эгоистичном желании удовлетворения сексуального инстинкта, сублимированном в чувство любви. Это обличает распространенный идеал романтической любви — абсолютное слияние влюбленных, отменяющих их самостоятельность.

Как видим, теологическая перспектива рассмотрения не схватывает принцип базовой зависимости человека от другого — в действительности, не наша отделенность от другого сменяется близостью, а, наоборот, близость сменяется разъединенностью, которая всегда только относительна, ведь не существует человека, который всецело перестал бы нуждаться в другом.

В отличие от представлений, часто навязываемых нам поп-психологией, становление взрослым, что сопряжено с приобретением самостоятельности — неизбежно травматичный процесс. Само появление ребенка на свет, то есть отделение его от тела матери — уже травматичное событие, его последующее обособление предполагает травматизацию эквивалентную уровню его обособленности. Самостоятельность приходит на смену слитности — в виде неудовлетворенной базовой потребности быть одним целым с другим.

Мы формируем свою индивидуальность в травме, при этом не переставая до конца быть детьми. Поэтому взрослость — это не отмена изначальной боли отдаления от опекуна, а лишь выработка определенной степени толерантности к этой боли или компенсаторных механизмов, которые помогают ее заменить, но эта боль никогда полностью не исчезает, так как полностью не исчезает наша детская потребность быть одним целым с другим.

Мы всегда балансируем между слитностью и независимостью, никогда не переставая быть в определенной степени зависимыми и допуская независимость лишь настолько, насколько мы выработали толерантность к ее травматичности.

Взросление также, как и близость, сопряжено с удовольствием, но это скорее садомазохистическое удовольствие. Радость самостоятельности — приобретенная, поэтому человеку нужно ей учиться, в то время, как радость близости — ему знакома изначально.

Продолжая находится внутри теологической перспективы, мы часто считаем свою готовность отдаться кому-то без остатка своей добродетелью и ставим в упрек другому отсутствие такой готовности. В действительности, готовность тотально слиться с другим или раствориться в нем — это не приобретенное качество, которым обоснованно гордиться, наоборот, такая готовность указывает на отсутствие тяжело и мучительно приобретаемой способности быть взрослым.

Нам не нужно учиться способности всецело отдавать себя другим, в нашей биологии она и так прописана в качестве базовой, взрослея, человек учится как раз противоположному – способности быть личностью, прошедшей через травму обособления.

Близкие отношения между взрослыми можно условно разграничить на два типа — зрелые и незрелые. Эти типы отношений находятся на разной шкале самостоятельности: незрелые отношения — это проигрывание детского типа абсолютной потребности в другом, тогда как зрелые — это отношения между людьми, которые вошли во вкус садомазохистической радости обособленности от других.

В первой форме отношений другой человеку нужен, он не может без него обойтись, во второй — человек скорее важен, чем нужен. Фразы “ты мне нужен” и “ты мне важен” — несут принципиально разные психологические нагрузки. Первая фраза означает “я без этого человека не смогу”, а вторая — “я без него обойдусь, но я выбираю его рассматривать как что-то важное в своей жизни”.

Проблема современного общества в том, что бытующий все еще идеал романтической любви, предполагающий абсолютное слияние влюбленных, более сроден незрелому типу отношений. В частности, жалоба “я отдала ему всю себя…” предполагает желание установить незрелый тип близости, который будет обоснованно пугать сформировавшуюся личность, угрожая ей конфискацией добытой самоистязаниями взрослости.

Следует понимать, что взрослый тип отношений, позволяющий двум личностям быть самостоятельными, представляет собой скорее недостижимый идеал, так как человек никогда всецело не избавляется от своей потребности быть одним целым с другим, тем не менее, ничто, кроме излишне щадящего отношения к себе, не мешает нам стремиться к этому идеалу. Как минимум, мы можем перестать надоедать психотерапевту с вышеупомянутой жалобой.

Жюли Реше - некро-психотерапевт, доктор философии (PhD), директор Института психоанализа Глобального центра передовых исследований (Нью-Йорк, США)
#bit.ua
Читайте нас у
Telegram
Ми в Телеграмі
підписуйтесь