«Когда наступит Россия будущего, хочу провести гей-прайд на реке Яузе». Лайфстайл политэмигранта Владимира Жбанкова
Владимир Жбанков – юрист, ученый и поэт из Москвы. В 2014 году он перебрался в Киев, где уже успел окончательно обустроиться. 17–21 мая в столице пройдет один из самых крупных и авторитетных литературных фестивалей Восточной Европы «Киевские лавры», на котором Жбанков будет читать свои стихи и проведет несколько мероприятий. Накануне этого события мы встретились с Владимиром и побеседовали о патриотизме киевлян, вымирающих тараканах, предприимчивых старушках и секонд-хендах.
Сейчас у меня две работы. Первая – научный сотрудник, или research officer в киевском издательстве Laurus. Это на все руки от скуки, а еще международная переписка и посещение разных книжных ярмарок и фестивалей. Но наиболее ресурсоемкое моя занятие – координатор в правозащитной организации EmigRussia, которая помогает людям, покинувшим Россию по разным причинам.
Недавно к нам обратилась одна выдающаяся российская поэтесса, которая собралась перебираться в Украину по тем же основаниям, что и я – как деятель культуры. Это довольно экзотическое основание, поэтому, чтобы получить вид на жительство, нужно оформить справку в Министерстве культуры, которая подтверждает твой статус “культурного деятеля культуры”. У нас с женой такая уже есть, поэтому нам дали постоянный вид на жительство.
Два года назад мы с женой купили квартиру возле метро «Дворец “Украина» и все это время делаем там ремонт. Сейчас мы ставим бойлер. Для него придется разнести половину сделанного ремонта, потому что он не влезает в нашу крохотную ванную. Советский сумрачный гений, который строил эти дома, сделал в этой квартире два санузла: в одном конце ванную, а в другом – туалет. Бойлер мы решили запихнуть в антресоль, примыкающую к ванной, а трубы от него будут находиться в кабинете. Так что, если кто-нибудь из гостей будет плохо себя вести, можно будет отключить ему горячую воду.
В академии у меня была специализация «право Европейского союза». Хотел писать докторскую о европейской школе прав человека, но у нас на кафедре постоянно происходили какие-то пертурбации, и постепенно из всех словосочетаний начали убирать слово «европейский». Перспективы были весьма туманны, да и рисков оставаться в России было много. Я решил брать руки в ноги и уезжать. Переезд – дело утомительное, даже стрессовое, но лучше переехать в свободную страну, чем в тюрьму. К слову, каждый из нас сейчас должен сделать полезное дело – поддержать Олега Сенцова, который уже пятый день держит голодовку за освобождение всех украинских политических заключенных (а их больше шестидесяти человек). Не хотелось бы, чтобы повторилась история Марченко.
Мы думали о Нидерландах – нам с женой очень нравится эта страна. Я некоторое время учился в Роттердаме, а в Амстердаме мы провели наш медовый месяц. Мы тогда даже в гей-прайде на каналах поучаствовали. Там на воду спускают самые разные лодки: например, лодка ветеранов разных войн, лодка памяти погибших в катастрофе на «Боинге МН17», лодки всяких общественных и культурных организаций. Своя лодка была даже у победительницы Евровидения Кончиты Вурст.
Гей-прайд в Амстердаме – это большой культурный фестиваль, а участвуют в нем не только представители ЛГБТ – ровно столько же, сколько в любом обществе, ведь прайд – это о равенстве как таковом. Кроме проезда на лодках, там целую неделю проводят лекции, выставки, кинопоказы. Глядя на все это дело, я подумал: когда наступит прекрасная Россия будущего, надо организовать такой же прайд на Яузе – небольшой извилистой речушке, которая проходит по центру и еще нескольким районам Москвы.
На прайде мы познакомились с местными ребятами. Пили с ними какой-то жуткий «шмурдяк» – ядреную газировку, разбавленную водкой. А я-то думал, что европейцы употребляют что-то более приличное. Еще нидерландцы любят носить с собой мини-холодильник с вином, бокалами и закусками, с которым можно отабориться в любом месте.
Как ни странно, гомофобия – это совершенно свеженькое изобретение. В XIX веке она была редкостью: никто не думал косо смотреть на Оскара Уайлда из-за его предпочтений, да и для финальной посадки его взгляды были поводом, а не причиной. И в Российской империи тот же великий князь Сергей Александрович чувствовал себя вполне комфортно. Появление гомофобии отчасти связано с нацистской Германией. Соратник Гитлера Эрнст Рём – глава молодежной организации – был фактически открытым геем. Он принял участие в заговоре против Гитлера, на что тот ответил «окончательным решением». С этого и началась тотальная немецкая гомофобия, к счастью, осужденная в Нюрнберге.
С Нидерландами у нас не сложилось, так как это закрытая и сложная страна для интеграции иностранцев. Еще мы рассматривали Лос-Анджелес, но передумали, потому что там сплошной ЗОЖ: все бегают по утрам, едят полезную пищу и работают как угорелые с утра до ночи. Единственный нормальный район Лос-Анджелеса – гей-квартал Кастро. Остальные части города вечером вымирают – ни тебе кабаков, ни магазинов открытых.
Все решила наша общая любовь к Киеву, да и фамилия у меня достаточно украинская – видимо, какого-то моего предка называли Жбанко. Более того, в Киеве почти всю жизнь живет моя тетушка. В детстве я часто гостил у нее. Собственно, первая мысль о переезде сюда пришла ко мне, как сейчас помню, в 12 лет зимой на Владимирской горке. Здесь же я написал свой первый рассказ – о мальчике, который страдал от сердечных терзаний под снегопадом.
Позже, когда учился в аспирантуре, я каждую весну ездил на конференции во Львовский национальный университет имени Ивана Франко. А в студенческие годы как-то летом мы с одногруппником сделали очень клевый трип в стиле Хантера Томпсона. Мы тогда увлекались историей махновского движения и решили отправиться в Гуляй-Поле. Из Москвы мы поехали на станцию Большой Токмак, оттуда добирались до Гуляй-Поля, потом в Бердянск, Николаев, Одессу и через Минск вернулись домой.
Я без проблем понимаю украинский язык, даже можу вільно читати, але спілкуюсь трохи сумно: виходить медленько-медленько і з якимось білоруським акцентом. Моя бабушка родом из Бутурлиновки (город в Воронежской области. – Ред.), где после разгрома Запорожской Сечи поселилось много ссыльных украинцев. Там до сих пор такой ядреный суржик, поэтому украинский язык мне не чужой.
Совершенно не жалею, что мы выбрали Киев. Все складывается даже лучше, чем мы ожидали, потому что люди тут открытые. Этой зимой я умудрился подхватить воспаление легких, поэтому регулярно посещал поликлинику. К моему удивлению, за все визиты меня никто ни разу не послал. Зато я выслушал много печальных историй от стариков. Хотя встречались и очень бодрые старушки, у которых есть свой маленький бизнес – сдача квартиры в центре. А еще они не дают жизни одному местному депутату: регулярно его навещают, устраивают ему «кузькину мать».
На этих старушках вся местная громада держится. Недавно они «пробили» общую дезинфекцию всего района, и теперь коммунальные службы взялись бороться с тараканами. У нас были не классические маленькие рыжие тараканы, а большие черные. Это исчезающий вид, поэтому меня каждый раз мучила совесть пользоваться каким-нибудь фумигатором, чтобы их разгонять.
Я заметил, что все киевляне – большие патриоты районов, в которых живут. Я тоже этим заразился и считаю свой район идеальным по расположению и инфраструктуре. Еще очень люблю местность вокруг парка Тараса Шевченко, ботанический сад, Труханов остров, особенно ту часть, куда раньше тарзанка вела. К Подолу отношусь нежно, но неоднозначно: уж очень много тут своеобразных советских творений. Но так как недавно начал здесь работать, постепенно проникаюсь духом Подола и начинаю с ним дружить.
Кстати, на Подоле есть одно из моих любимых киевских кафе «Гарбузик». Про него даже немногие киевляне знают. Там вкусно, дешево и сердито. Еще одна моя любовь – кафе «Вавилон» в Доме кино. Это такой заповедник, который сохранил дух творческих работников 1980-х – начала 1990-х.
Модные хипстерские заведения я не совсем понимаю, по кофейням не хожу, а кальянные вообще терпеть не могу. Я люблю всю семью ресторанов Димы Борисова, особенно их бранчи, которые мы с женой регулярно посещаем.
Из условно украинских блюд мое любимое – это фляки. Только не пряные, как готовят в Польше, а львовские – они более молочные и нежные. Но даже в Западной Украине сейчас фляки днем с огнем не сыщешь, потому что они довольно сложны в приготовлении. Еще меня очень радует рассвет настоек. Когда-то во Львове я даже взял рецепт калгановки и сам потом настаивал ее дома.
Моя жена – большой специалист по секонд-хендам. На “Демеевской” есть один прекрасный секонд, где один раз в месяц все по 19 гривен. Жена находит там себе много платьев, но мне иногда тоже что-то перепадает – рубашки, пиджаки всякие странные.
Самым удачным приобретением было пальто, в котором я хожу уже вторую зиму. Когда я впервые его надел, обнаружил в кармане 5 евро, что было вдвое больше, чем цена самого пальто. К нам подошел один несчастный, который дождался открытия магазинов, но купить там что-то у него было не за что. Мое сердце не выдержало, и я выдал ему найденную в пальто монетку. Счастью этого человека не было предела. Я воспринял этот как знак, что это правозащитное пальто, раз его жизнь так началась.
Когда-то я облазил много пражских секонд-хендов в поисках сценических костюмов для всяких литературных мероприятий. И должен сказать, что ассортимент киевских секондов гораздо лучше, чем в Праге.
17 мая начнется мой любимый литературный фестиваль «Киевские лавры». Раньше он был исключительно поэтическим, а теперь расширил формат. В этом году, кроме чтений, в его программе есть перформансы, концерты и лекции. Борис Херсонский будет читать лекцию про психиатрию, а мой друг, товарищ и брат Алексей Кощеев расскажет о смерти в литературе.
У меня на «Киевских лаврах» тоже будет несколько выступлений. А еще я организовываю литературный перформанс Сергея Шабуцкого из Бонна и Дарьи Ивановской из Петербурга. Он пройдет в Доме свободной России – это правозащитная организация и культурный центр, где проводят много разных ивентов.
Очень рад, что «Киевские лавры» до сих пор живут – в этом году будет уже 13-е событие. Литературным и вообще культурным фестивалям нелегко у нас приходится: и материально, и технически их сложно организовывать. К тому же литераторы очень нервные, несобранные, пьющие люди, которые любят опаздывать и срывать мероприятия. Художников, например, кое-как дисциплинирует монтаж, а поэту нужны только бумажка с ручкой, так что он себя чувствует вполне независимым, а степень его заинтересованности измеряется доброй волей.
Фото: из личного архива и Facebook Владимира Жбанкова